Неточные совпадения
Но бумага не приходила, а бригадир плел да плел
свою сеть и доплел до того, что помаленьку опутал ею весь город. Нет ничего опаснее, как корни и нити, когда примутся за них вплотную. С помощью двух инвалидов бригадир перепутал и перетаскал на съезжую почти весь город, так что не было
дома, который не
считал бы одного или двух злоумышленников.
Разница та, что вместо насильной воли, соединившей их в школе, они сами собою кинули отцов и матерей и бежали из родительских
домов; что здесь были те, у которых уже моталась около шеи веревка и которые вместо бледной смерти увидели жизнь — и жизнь во всем разгуле; что здесь были те, которые, по благородному обычаю, не могли удержать в кармане
своем копейки; что здесь были те, которые дотоле червонец
считали богатством, у которых, по милости арендаторов-жидов, карманы можно было выворотить без всякого опасения что-нибудь выронить.
Базаров был великий охотник до женщин и до женской красоты, но любовь в смысле идеальном, или, как он выражался, романтическом, называл белибердой, непростительною дурью,
считал рыцарские чувства чем-то вроде уродства или болезни и не однажды выражал
свое удивление, почему не посадили в желтый
дом [Желтый
дом — первая психиатрическая больница в Москве.]
— Нервничают, — снова сказал Дронов, усмехаясь, и поднял стакан вина к толстым губам
своим. — А знаешь, о возможности революции многие догадываются! Факт. Ногайцев даже в Норвегию ездил,
дом купил там на всякий случай. Ты — как
считаешь: возможна?
Дети ее пристроились, то есть Ванюша кончил курс наук и поступил на службу; Машенька вышла замуж за смотрителя какого-то казенного
дома, а Андрюшу выпросили на воспитание Штольц и жена и
считают его членом
своего семейства. Агафья Матвеевна никогда не равняла и не смешивала участи Андрюши с судьбою первых детей
своих, хотя в сердце
своем, может быть бессознательно, и давала им всем равное место. Но воспитание, образ жизни, будущую жизнь Андрюши она отделяла целой бездной от жизни Ванюши и Машеньки.
В гостиницу пришли обедать Кармена, Абелло, адъютант губернатора и много других. Абелло, от имени
своей матери, изъявил сожаление, что она, по незнанию никакого другого языка, кроме испанского, не могла принять нас как следует. Он сказал, что она ожидает нас опять, просит
считать ее
дом своим и т. д.
Всё это так неприятно
своим очевидным безумием, которого он когда-то был участником, показалось Нехлюдову после впечатлений деревенской нужды, что он решил переехать на другой же день в гостиницу, предоставив Аграфене Петровне убирать вещи, как она это
считала нужным, до приезда сестры, которая распорядится окончательно всем тем, что было в
доме.
Жизнь в бахаревском
доме навсегда осталась для Привалова самой светлой страницей в его воспоминаниях. Все, что он привык уважать и
считал лучшим, он соединял в
своем уме с именем Бахаревых.
Очутившись в
доме своего благодетеля и воспитателя, Ефима Петровича Поленова, он до того привязал к себе всех в этом семействе, что его решительно
считали там как бы за родное дитя.
Новый год весь уезд встречал у предводителя Струнникова, который давал по этому случаю бал. Вереница экипажей съезжалась 31-го декабря со всех сторон в Словущенское, причем помещики покрупнее останавливались в предводительском
доме, а бедные — на селе у мелкопоместных знакомых. Впрочем, о предводительском бале я уже говорил в
своем месте и более распространяться об этом предмете не
считаю нужным.
Даже, наконец, немчик-поэтик, хоть и держал себя необыкновенно любезно и скромно, но и тот чуть не
считал себя делающим честь этому
дому своим посещением.
— Извините меня, Анна Петровна, если я сказал что лишнее в вашем
доме. Но это долг пастыря, который отвечает за каждую погибшую овцу. Многое вижу и молчу. Сокрушаюсь и молчу… да. Вот и вы очень огорчали меня, когда ходили на богомолье на Крестовые острова. Конечно, бог везде один, но заблуждения разделяют людей. Петр Елисеич держится относительно веры свободных мыслей, но я
считаю своим долгом предостеречь вас от ошибок и увлечений.
Джемма благодарила Санина за то, что он не усумнился обратиться к ней, что он имел к ней доверие; не скрывала от него и того, что она точно после его бегства пережила тяжелые мгновенья, но тут же прибавляла, что все-таки
считает — и всегда
считала —
свою встречу с ним за счастье, так как эта встреча помешала ей сделаться женою г-на Клюбера и таким образом, хотя косвенно, но была причиной ее брака с теперешним мужем, с которым она живет вот уже двадцать восьмой год совершенно счастливо, в довольстве и изобилии:
дом их известен всему Нью-Йорку.
Володя танцевал очень много, папа тоже езжал на балы с
своей молодой женой; но меня, должно быть,
считали или еще слишком молодым, или неспособным для этих удовольствий, и никто не представлял меня в те
дома, где давались балы.
Оно иначе и быть не могло, потому что во дни невзгоды, когда Аггей Никитич оставил военную службу, Миропа Дмитриевна столько явила ему доказательств
своей приязни, что он
считал ее за самую близкую себе родню: во-первых, она настоятельно от него потребовала, чтобы он занял у нее в
доме ту половину, где жила адмиральша, потом, чтобы чай, кофе, обед и ужин Аггей Никитич также бы получал от нее, с непременным условием впредь до получения им должной пенсии не платить Миропе Дмитриевне ни копейки.
Она была из довольно зажиточного
дома, и я объяснить даже затрудняюсь, как и почему сия юная бабеночка пала для Ченцова: может быть, тоже вследствие
своей поэтичности,
считая всякого барина лучше мужика; да мужа, впрочем, у нее и не было, — он целые годы жил в Петербурге и не сходил оттуда.
Gnadige Frau сомнительно покачала головой: она очень хорошо знала, что если бы Сверстов и нашел там практику, так и то, любя больше лечить или бедных, или в дружественных ему
домах, немного бы приобрел; но, с другой стороны, для нее было несомненно, что Егор Егорыч согласится взять в больничные врачи ее мужа не иначе, как с жалованьем, а потому gnadige Frau, деликатная и честная до щепетильности,
сочла для себя нравственным долгом посоветовать Сверстову прибавить в письме
своем, что буде Егор Егорыч хоть сколько-нибудь найдет неудобным учреждать должность врача при
своей больнице, то, бога ради, и не делал бы того.
Но последнее время записка эта исчезла по той причине, что вышесказанные три комнаты наняла приехавшая в Москву с дочерью адмиральша, видимо, выбиравшая уединенный переулок для
своего местопребывания и желавшая непременно нанять квартиру у одинокой женщины и пожилой, за каковую она и приняла владетельницу
дома; но Миропа Дмитриевна Зудченко вовсе не
считала себя пожилою дамою и всем
своим знакомым доказывала, что у женщины никогда не надобно спрашивать, сколько ей лет, а должно смотреть, какою она кажется на вид; на вид же Миропа Дмитриевна, по ее мнению, казалась никак не старее тридцати пяти лет, потому что если у нее и появлялись седые волосы, то она немедля их выщипывала; три — четыре выпавшие зуба были заменены вставленными; цвет ее лица постоянно освежался разными притираньями; при этом Миропа Дмитриевна была стройна; глаза имела хоть и небольшие, но черненькие и светящиеся, нос тонкий; рот, правда, довольно широкий, провалистый, но не без приятности; словом, всей
своей физиономией она напоминала несколько мышь, способную всюду пробежать и все вынюхать, что подтверждалось даже прозвищем, которым называли Миропу Дмитриевну соседние лавочники: дама обделистая.
На другой день в одиннадцать часов Артасьев, конечно, приехал к губернскому предводителю, жившему в огромном
доме Петра Григорьича, за который он хоть и должен был платить тысячу рублей в год, но еще в продолжение двух лет ни копейки не внес в уплату сей суммы, и здесь я
считаю нужным довести до сведения читателя, что сей преемник Крапчика являл совершенную противоположность
своему предшественнику.
Что Кашин в
свое время принадлежал к числу цветущих русских муниципий — об этом и доныне свидетельствует великое множество церквей, из которых некоторые
считают не более трех-четырех
домов в приходе, но и за всем тем могут существовать, благодаря прежде сделанным щедрым вкладам.
Был он зажиточный, торгующий мещанин;
дома оставил жену, детей; но с твердостью пошел в ссылку, потому что в ослеплении
своем считал ее «мукою за веру».
Дверь из комнаты в контору, где спали почтмейстер и Препотенский, была заперта. Это еще более взбесило энергическую даму, ибо, по уставу
дома, ни одна из его внутренних дверей никогда не должна была запираться от ее, хозяйкина, контроля, а в конторе почтмейстерша
считала себя такою же хозяйкой, как и в
своей спальне. И вдруг неслыханная дерзость!..
Старый Туберозов с качающеюся головой во все время молитвы Ахиллы сидел, в
своем сером подрясничке, на крыльце бани и
считал его поклоны. Отсчитав их, сколько разумел нужным, он встал, взял дьякона за руку, и они мирно возвратились в
дом, но дьякон, прежде чем лечь в постель, подошел к Савелию и сказал...
Точно так же и человек, не выдержавший жара и, не спасши
своего товарища, выбежавший из горящего
дома, остается свободным (признавая истину о том, что человек с опасностью
своей жизни должен служить чужим жизням)
считать свой поступок дурным и потому осуждать себя за него; или (не признавая эту истину)
считать свой поступок естественным, необходимым и оправдывать себя в нем.
Владя, привыкший к розгам, видевший не раз
дома, как отец сек Марту, хоть и жалел теперь сестру, но думал, что если наказывают, то надо делать это добросовестно, — и потому стегал Марту изо всей
своей силы, аккуратно
считая удары.
Представьте же себе теперь вдруг воцарившуюся в его тихом
доме капризную, выживавшую из ума идиотку неразлучно с другим идиотом — ее идолом, боявшуюся до сих пор только
своего генерала, а теперь уже ничего не боявшуюся и ощутившую даже потребность вознаградить себя за все прошлое, — идиотку, перед которой дядя
считал своею обязанностью благоговеть уже потому только, что она была мать его.
Итак, накопивши несколько тысяч рублей, простившись с
своей супругою, которую звал Аришей, когда был весел, и Ариной, когда бывал сердит, поцеловав и благословив четырех малолетнихдочерей и особенно новорожденного сына, единственную отрасль и надежду старинного дворянского
своего дома, ибо дочерей
считал он ни за что.
Получая письма из
дома, от родных и приятелей, он оскорблялся тем, что о нем видимо сокрушались, как о погибшем человеке, тогда как он в
своей станице
считал погибшими всех тех, кто не вел такую жизнь, как он.
Давно собирался я оставить ваш
дом, но моя слабость мешала мне, — мешала мне любовь к вашему сыну; если б я не бежал теперь, я никогда бы не сумел исполнить этот долг, возлагаемый на меня честью. Вы знаете мои правила: я не мог уж и потому остаться, что
считаю унизительным даром есть чужой хлеб и, не трудясь, брать ваши деньги на удовлетворение
своих нужд. Итак, вы видите, что мне следовало оставить ваш
дом. Расстанемся друзьями и не будем более говорить об этом.
Старик шибко крепковат был на деньги, завязывал их, как говорится, в семь узлов; недаром, как видели мы в
свое время, откладывал он день ото дня, девять лет кряду, постройку новой избы, несмотря на просьбы жены и собственное убеждение, что старая изба того и смотри повалится всем на голову; недаром
считал он каждый грош, клал двойчатки в кошель, соблюдал строжайший порядок в
доме, не любил бражничества и на семидесятом году неутомимо работал от зари до зари, чтобы только не нанимать лишнего батрака.
Пошли в амбар
считать. Потом
считали вечером
дома, причем помогал сам старик; посвящая сына в
свои коммерческие тайны, он говорил таким тоном, как будто занимался не торговлей, а колдовством. Оказалось, что доход ежегодно увеличивался приблизительно на одну десятую часть и что состояние Лаптевых,
считая одни только деньги и ценные бумаги, равнялось шести миллионам рублей.
После двух ночей, проведенных в
доме мужа, Юлия Сергеевна уже
считала свое замужество ошибкой, несчастием, и если бы ей пришлось жить с мужем не в Москве, а где-нибудь в другом городе, то, казалось ей, она не перенесла бы этого ужаса.
Дикой ругает, кого хочет; когда ему говорят: «Как это на тебя никто в целом
доме угодить не может!» — мое самодовольно отвечает: «Вот поди ж ты!» Кабанова держит по-прежнему в страхе
своих детей, заставляет невестку соблюдать все этикеты старины, ест ее, как ржа железо,
считает себя вполне непогрешимой и ублажается разными Феклушами.
В эти тёмные обидные ночи рабочий народ ходил по улицам с песнями, с детской радостью в глазах, — люди впервые ясно видели
свою силу и сами изумлялись значению её, они поняли
свою власть над жизнью и благодушно ликовали, рассматривая ослепшие
дома, неподвижные, мёртвые машины, растерявшуюся полицию, закрытые пасти магазинов и трактиров, испуганные лица, покорные фигуры тех людей, которые, не умея работать, научились много есть и потому
считали себя лучшими людьми в городе.
Отвезя дочь из
дому против
своей воли, княгиня как будто
сочла ее уже отрезанным ломтем, и не ошиблась.
Скрыть это и носить в этом отношении маску князь видел, что на этот, по крайней мере, день в нем недостанет сил, — а потому он
счел за лучшее остаться
дома, просидел на прежнем
своем месте весь вечер и большую часть ночи, а когда на другой день случайно увидел в зеркале
свое пожелтевшее и измученное лицо, то почти не узнал себя.
Невыгодное впечатление это Ничипоренко еще более усилил чисто маратовскою кровожадностию, которой он, вероятно, и не имел, но которую, по бестактности
своей,
считал долгом выказывать в этом «благонадежном, нобелом
доме».
Он был холостяк, нежно любил моего отца и, приезжая весьма часто верхом или на беговых дрожках за 4 версты со
своего Ядрина,
считал наш
дом нераздельным со
своим.
Все окрестные помещики
считали Петра Яковлевича весельчаком и неистощимым шутником и забавником. По
своему уменью попасть в тон каждого, по щедрости, с которою он совал деньги чужой прислуге, что в те времена не было в обычае, он был всеми любим, за пределами собственного
дома, в котором за все проигрыши и неудачи искал сорвать сердце на первом встречном.
мне не раз приходилось уже говорить о наших поездках к родным, которые отец
считал обязательными со стороны приличия или пристойности, как он выражался. Бедная мать, проводившая большую часть времени в постели, только чувствуя себя лучше по временам, выезжала лишь поблизости и едва ли не в один
дом Борисовых. Зато отец
счел бы великим упущением не съездить за Волхов, верст за сто к неизменной куме
своей Любови Неофитовне и не представить ей вышедшую из института дочь, падчерицу и меня — студента.
Помирившись со
своей совестью и испытавши удовольствие быть любимою богатым стариком, она решительно испугалась пребывания в
доме графа Мановской, которую она
считала своей соперницей.
Ему писали, что, по приказанию его, Эльчанинов был познакомлен, между прочим, с
домом Неворского и понравился там всем дамам до бесконечности
своими рассказами об ужасной провинции и о смешных помещиках, посреди которых он жил и живет теперь граф, и всем этим заинтересовал даже самого старика в такой мере, что тот велел его зачислить к себе чиновником особых поручений и пригласил его каждый день ходить к нему обедать и что, наконец, на днях приезжал сам Эльчанинов, сначала очень расстроенный, а потом откровенно признавшийся, что не может и не
считает почти себя обязанным ехать в деревню или вызывать к себе известную даму, перед которой просил даже солгать и сказать ей, что он умер, и в доказательство чего отдал послать ей кольцо его и локон волос.
С полным презрением ко всему родному, с совершенным отсутствием серьезного образования, эти люди были уверены, что они обо всем могут судить очень дельно, и потому говорили обо всем решительным образом, пренебрегая все то, что видят
дома, а решения
свои считая выше всякой апелляции, потому что были в Париже.
Он жил со
своим семейством, занимая один из флигелей в
доме графа, который
считал себя покровителем какого-то московского художественного учреждения.
Погодин сделал много добра Гоголю, хлопотал за него горячо всегда и везде, передавал ему много денег (не имея почти никакого состояния и имея на руках большое семейство), содержал его с сестрами и с матерью у себя в
доме и по всему этому
считал, что он имеет полное право распоряжаться в
свою пользу талантом Гоголя и заставлять его писать в издаваемый им журнал.
О чем была его кручина?
Рыдал ли он рыданьем сына,
Давно отчаявшись обнять
Свою тоскующую мать,
И невеселая картина
Ему являлась: старый
домСтоит в краю деревни бедной,
И голова старухи бледной
Видна седая под окном.
Вздыхает, молится, гадает
и смотрит, смотрит, и двойной
В окошко рамы не вставляет
Старушка позднею зимой.
А сколько, глядя на дорогу,
Уронит слез — известно богу!
Но нет! и бог их не
считал!
А то бы радость ей послал!
К тому же целые сословия подвергались эпидемической дури — каждое на
свой лад; например, одного человека в латах
считали сильнее тысячи человек, вооруженных дубьем, а рыцари сошли с ума на том, что они дикие звери, и сами себя содержали по селлюлярному [одиночному.] порядку новых тюрем в укрепленных сумасшедших
домах по скалам, лесам и проч.
Тут узнал я, что дядя его, этот разумный и многоученый муж, ревнитель целости языка и русской самобытности, твердый и смелый обличитель торжествующей новизны и почитатель благочестивой старины, этот открытый враг слепого подражанья иностранному — был совершенное дитя в житейском быту; жил самым невзыскательным гостем в собственном
доме, предоставя все управлению жены и не обращая ни малейшего внимания на то, что вокруг него происходило; что он знал только ученый совет в Адмиралтействе да
свой кабинет, в котором коптел над словарями разных славянских наречий, над старинными рукописями и церковными книгами, занимаясь корнесловием и сравнительным словопроизводством; что, не имея детей и взяв на воспитание двух родных племянников, отдал их в полное распоряжение Дарье Алексевне, которая,
считая все убеждения супруга патриотическими бреднями, наняла к мальчикам француза-гувернера и поместила его возле самого кабинета
своего мужа; что родные его жены (Хвостовы), часто у ней гостившие, сама Дарья Алексевна и племянники говорили при дяде всегда по-французски…
Манефа, напившись чайку с изюмом, — была великая постница, сахар почитала скоромным и сроду не употребляла его, — отправилась в
свою комнату и там стала расспрашивать Евпраксию о порядках в братнином
доме: усердно ли Богу молятся, сторого ли посты соблюдают, по скольку кафизм в день она прочитывает; каждый ли праздник службу правят, приходят ли на службу сторонние, а затем свела речь на то, что у них в скиту большое расстройство идет из-за епископа Софрония, а другие
считают новых архиереев обли́ванцами и слышать про них не хотят.
Остались мы в
своем доме хозяйствовать, и пошло у нас все очень благополучно, и
считали мы так, что все это жениным счастием, потому что настоящего объяснения долгое время ни от кого получить не могли, но один раз пробежали тут мимо нас два господина и вдруг остановились и входят.